Мне посчастливилось познакомиться с Василием Евдокимовичем Гузенко — краеведом, уроженцем села Стефанидинодар, свидетелем оккупации и освобождения Приазовья. Перед юбилейной датой мы с ним встретились, и он поведал то, чему, будучи мальчишкой десяти лет, был очевидцем. Неспешно, чуть скрипучим голосом отвечал на мои вопросы, иногда гневно прикрикивал, если я, с его точки зрения, затрагивала табуированные темы — полицаев и пр.

— Об этом могу рассказать лично тебе, это всё уже забытое, а я буду ковырять, напоминать. Зачем?
Семья Гузенко была обычной крестьянской семьёй. Родители — колхозники, пятеро детей. В общем, рядовая история, если бы не одно но, за которым кроется так и неразгаданная до конца семейная тайна. Мать Василия Евдокимовича Елена Григорьевна имела купеческое происхождение. Судя по всему, получила хорошее образование — в войну выяснилось, что она неплохо говорит по-немецки. Отец её был купцом первой гильдии и держал в Семикаракорске лесную биржу. Каким образом вышла она на неграмотного, бедного мужика — непонятно…
— Помните, — докучаю вопросами своему визави, — как забирали на фронт людей? Как отца Вашего забрали?
— Помню, только отца моего не могли забрать — старый он был, три войны к тому времени прошёл: Первую мировую, Гражданскую и Польскую кампанию.
О начале войны нам объявили по радио, что висело рядом с сельсоветом. В июне стали приходить повестки. Помню, в азовском парке культуры размещался призывной пункт. Родственников своих я провожал на железнодорожный вокзал. Все тогда думали, что «врага разобьём малой кровью, могучим ударом».
Наши отступили на день раньше прихода немцев, днём. Вечером со стороны Круглого село обстреливалось из миномётов, убило троих солдат. На крыше у деда Шулимова они поставили пулемёты — там их мины и настигли. Похоронили бойцов рядом, на выгоне. Потом уже перенесли останки в общую могилу. Где-то часов в 9-10 вечера над нами, сбрасывая осветительные ракеты, закружил вражеский самолёт. Мы прятались в окопе — такие были почти в каждом дворе. Жена двоюродного брата попросила: «Вася, выйди осмотрись, — что там». Я вылез, а только назад собрался, как самолёт швырнул бомбу. Она взорвалась в нашем дворе. Убило корову, загорелся половник (где солому хранили). Осколками от второй бомбы мне посекло ноги. Смотрите — разрубило здесь и здесь, до кости. Большое сухожилие задело, ногу вверх стянуло, но я ходил…
Утром мы перебрались в землянку у берега, где нашли приют ещё несколько семей. Наше убежище оказалось довольно просторным, пол был устлан соломой. Спустя какое-то время меня вновь послали на разведку. «Всё хорошо», — доложил я по возвращении, не зная, что взорвавшаяся мгновенье назад мина разрушила крышу дома нашей родни — бабы Саши Сушко. Уже где-то через час по нашей улице проходила группа немцев. У углового дома остановилась, солдаты подозвали нескольких ребят, в том числе меня, и, пощупав мускулы, навесили кому — миномёт, кому — рюкзак, кому — что-то по мелочи. И — шагом марш на запад! Мы дошли почти до Павлоочаковской косы. Остановились. Ждём, что будет дальше. Немцы отправились купаться, а нас прогнали домой. Обратно, чтобы ни с кем не встретиться, мы шли берегом.
Чуть позже по улице вновь прошагали человек пятнадцать немцев, некоторые из них катили велосипеды на широких шинах.
А несколько дней спустя фашисты явились в село на постой. Отдыхали после боёв на Северном Кавказе. Заняли два дома рыбколхоза «Путь рыбака», где до этого размещались шестимесячные курсы подготовки офицеров «Выстрел». По-моему, один из этих домов стоит до сих пор, а на месте второго построен двухэтажный особняк. Вероятно, были среди них не одни только немцы — часть солдат питалась по-другому, хуже. Мы обязательно ведь к ним заглядывали — вдруг что и нам перепадёт…
— А перепадало?
— Не особо. У нас в доме проживали два офицера. Один чёрный такой, щёголь, второй рыжий, мордатый. Они, видимо, были из разных сословий. Между собой не общались. Ели раздельно, хотя и за одним столом. Как-то мать попросила меня угостить. Чёрный её слова проигнорировал, а рыжий, хоть победней был, покосился, но намазал кусок хлеба маслом.
После этих двоих у нас поселился полковник медицинской службы — он уже бывал прежде в наших краях — во время Первой мировой войны. Полковник забрал у нас огромный сундук, навесил на него ещё один замок и больше, чем наполовину, заполнил его пушниной. Каждое утро доставал шкурки, продувал, любуясь, а они переливались, будто серебро.
К нам то и дело заглядывал молодой немец. Он хорошо разговаривал по-русски. Ему нравилось беседовать со мной, с бабушкой, с тётей. Оказалось, мать у него была русская, а отец немец. Он говорил, что немцы разные, что Гитлеру капут — и одновременно показывал, чтобы мы не болтали. Возмущался нашей бедностью: знал, что люди здесь живут скромно, но чтобы настолько…
Однажды неизвестные повредили телефонный кабель, проложенный вдоль шоссе по клещевине между Круглым и Стефанидинодаром. Всех людей тут же собрали в центре села. Мы с бабушкой спрятались в погребе, но нас нашли так называемые русские немцы — бывшие военнопленные, перешедшие на сторону врага. Я выскочил, а бабушку выволокли за волосы. Повели, держа наготове винтовки. Бабушка говорит — сходи по нужде. Я сел. Конвоир ждал-ждал да и пошёл, а я огородами пробрался к площади, куда согнали людей. Жителям пригрозили, что за порчу имущества рейха будут расстреливать каждого десятого.
Пока дома пустовали, по улицам проехала телега с солдатами, которые выгребали у сельчан всё, что можно — кур, поросят. Грабили, в общем.
Наши пришли в феврале. Была верховка. Дул губатый — так ветер называется. Позёмка небольшая мела. Мороз. Днём к нам заглянули два офицера. Выпили, поговорили. Народу у нас собралось — полная хата. Солдатки пришли. Нам, пацанам, места не хватило. Люди плакали — это были слёзы горя и радости. Потом офицеры сели на студебеккер с пулемётом и уехали. Наши войска продолжали выбивать врага. Немцы лютовали — у нас при отступлении зажгли на ссыпке (элеваторе) подсолнечник, сарай взорвали.
В скором времени к нам опять пришли офицеры — полковник, ещё кто-то, чином поменьше, и, видимо, писарь. Полевой военкомат. Сели, поставили принесённый из дома рыбколхоза стол, накрыли красным полотном и стали вызывать военнопленных. Мой двоюродный брат привёл из немецкого плена около тридцати человек, из которых многие были местными. Они бежали из лагеря в Таганроге, и брат, который был рыбаком, провёл их через залив. Все выжили, хотя обычно не знавшие дороги беглецы замерзали на льду — расстояние до села около тридцати километров.
— Наверное, этих людей ожидало наказание?
— Ничего подобного. Вызывали по одному, просили показать на карте — где попал в плен. Отмечали. Почти все были сразу же мобилизованы. Кто-то погиб, кто-то выжил и вернулся домой. Никто их не трогал.
— Как вы узнали о Победе?
— Дня Победы не помню. Видно, буднично прошёл. Одно знаю — плача было много…