Целый месяц раненый с топчана не вставал — сил не было. Кровопотеря была большой. То, что он вообще полностью не изошёл кровью, было чистой случайностью, а, может, Божьей милостью. Получив пулю в бок и упав на проплывающую около берега льдину, он попытался было встать, но не смог. И, поняв, что это — конец, стал готовиться к смертному часу — лёг ничком на лёд, прошептал молитву, надвинул на лоб папаху и прикрыл рану рукой. Его быстро остывающая на морозе кровь скапливалась и примерзала сначала в ладони, а потом и в шерсти полушубка.
В конце концов, образовался замёрзший сгусток крови вокруг пулевого отверстия и перекрыл течь. Это и не дало полностью изойти кровью Ване Гусеву — пулемётчику из разгромленного «красным» эскадроном отряда повстанцев войскового старшины Беглова.
Снег с улиц, к концу марта, сошёл полностью, стало подсыхать. И народ, проснувшийся от зимний спячки, засновал туда-сюда по станице. Одни готовили инвентарь к весеннему севу, другие конопатили и смолили кайки, чтобы побыстрей открыть весеннюю путину на Дону. Но у людей не было самого элементарного для управки своих хозяйственных нужд, вот и приходилось таскаться по родственникам, соседям, кумовьям за самым малым. Иногда такие нуждающиеся стали заглядывать и на подворье к Евлампиевым, зная, что они всегда были подельчивыми и не держались за всякую мелочь.
Скрывать в своём доме постороннего человека Евлампиевым становилось всё трудней и трудней. Пришлось Степаниде открыться отцу Никодиму, прося у него совета и помощи. Тот, немного поразмышляв, сказал:
— Надо, Стеша, его в город определять, благо, что рядом, там легче затеряться гонимому.
— Да нельзя его пока одного куда-то отправлять, он на ноги почитай-што только-только третьего дня встал, — сокрушалась Степанида.
— А ты его с Дуней откомандируй. Я слыхал, что купец Мерзликин снова свою швейную фабрику открывает и общежитие при ней обустроивает. А твоя Дуняша – известная мастерица, да и парню на фабрике работа бы нашлась, ежели он с пулемётом обращался, то швейные машинки для него — сущая чепуха — наверняка сможет чинить и настраивать. Только вот с бумагами беда — с нужными людьми я энтой зимой связь утерял. Так што выходит накладка.
— А знаешь, што, отец Никодим, я надумала! — Вдруг заявила Степанида. — Ты их задним числом окрути. Вижу я, што он моей Дуняхе дюжи ндравитца. Да и он сам на неё мужским глазом поглядывать уже стал, настоящий казак оказался — сам ишшо негожий, а на девку уже глаз положил.
— Что касаемо Дуни, то её год рождения —1903 — вполне сойдёт, чтобы её двадцатым годом в брак записать, а вот с парнем не выходит, он постарше должен быть, — засомневался Никодим.
— Дак пиши его девятьсот первым, всё равно его метрики от крови раскисли, а на вид он чернявый и старше моей Дуняши смотрится, хоть и ровесники они.
— А энто, кажись, действительно выход, —усмехнулся священник. — есть ещё у меня пару свидетельств с вензелями и печатями, остаётся только данные двадцатым годом вписать, да в церковную книгу запись задним числом сделать. Слава Богу, я её ишшо в Совет не сдал, уже дважды напоминали. — И добавил. — И как энто мне самому в голову не пришло. Сказано баба завсегда о своем женском думает, а ежли не думает, то имеет энто в виду.
— Давай, отец Никодим, сегодня ночью всё и уладим, беспокойно у меня чавой-то на душе, поспешать нужно, — попросила женщина, думая, действительно, более предметно.
— А в свидетели кого записать? — спросил священник.
И Степанида назвала уже умерших в прошлую голодную зиму 1922 года станичников. Договорившись обо всём, хозяйка взяла ведёрко с частью вечернего удоя и заспешила домой, но, несмотря на эту спешку и вечерний полусумрак, она всё же заметила метнувшуюся от их база тень и поняла, кто это был.
Зайдя в сени, Степанида увидела Ивана — тот только что почистил наган и кинул ветошь в грязное ведро. «Молодец, парень — тожить, видно, опасность чует», — отметила женщина. Раздевшись и зайдя в залу, позвала ребят. Дождалась, когда зайдут, перекрестилась на киот с иконами и сказала, как обухом по голове ударила:
— Вот што, детки мои, ежели приглянулись вы друг дружке, то ставайте на колени — благословлю, время такое, што любиться дюжи некогда, а ночью отец Никодим и окрутит вас втихую. А ежели нет, то через день-другой придётся тебе, парень, от нас уходить, опасно становится.
Иван поглядел открыто и твёрдо:
— А не пожалеете потом, тётка Степанида, что единственную дочку за врага Советской власти замуж выдали?
— А мы ей што, близкие друзья? Знаешь, милок, какое у нас до энтой катавасии хозяйство было, а близких родичей погибло, с ней сражаясь, сколько... Так што, становитесь на колени — время не ждёт. Вам уже на утренней зорьке сплавиться на нашей кайке к городу нужно, благо, што ты, Ваня, её поконопатил прошлыми ночами, а мы её ноне к Дону скатили, бо до станции ты ещё не дойдёшь, да и узел Дуняша на радостях навяжет такой, что на плечах не унести.
Благословив детей иконой Божьей Матери с младенцем на руках и повечеряв, Степанида уже по тёмному зарубила оставшихся двух куриц, хотела рубануть и петуха, но тот вырвался и залетел на тютину, наверное, смекнув, в чём дело. Разделав птицу и поставив варить, стали собирать узел. Но, как оказалось, не он составил основную тяжесть поклажи. Иван, как только стал ходить, обследовал всё хозяйство Евлампиевых и собрал в отдельный ящик весь попавшийся ему на глаза слесарный и прочий инструмент, добавил туда топор с ручной пилой и рубанком — вышло больше пуда. Вот с этим ящиком он ни за что расставаться не желал. И тут Степанида окончательно убедилась, что с зятем ей повезло, и не зря эти два месяца она его выпаивала и обмывала, когда он лежал. Да и за дочку она была теперь спокойна — насколько это было возможно по тем временам.
Когда отец Никодим наскоро обвенчал молодых, Степанида не удержалась, всплакнула:
— Эх, не так я хотела справить свадьбу единственной дочери, да чего уж там, время такое проклятое, поскорее б оно миновало.
Отец Никодим же вынул из-за алтаря банку мёда, сунул в руки Дуне:
— Лечи парня, а я за вас Богу молить стану, бо, видно, только энто и остаётся теперь. — И, внимательно вглядываясь в Ивана, добавил:
— Последний наш повстанческий отряд «красные» на провесне под станицей разбили. Ясно, што ты из него, но своих сам не ищи, не привлекай к себе внимание —устраивайся на новом месте, обживайся. Мерзликину я о вас знать дам. А я, ежели встречусь с кем из оставшихся, весточку тебе подам. И без самодеятельности у меня! – в подполье время пришло уходить, сила на данный момент на ихней стороне.
К Дону вышли ещё по тёмному. Вычерпав с днища лодки воду, стали прощаться. Степанида наказывала:
— Вы, родные мои, сплавляйтесь мимо города к Гниловской, левого берега держась, а за портом перепуститесь да прямо к тётки Домны — к леваде и угодите, её подворье прямо к Мёртвому Донцу выходит.
Чай ты, Дуняша, не позабыла, как мы к ним на престольные праздники ишшо с батькой сплавлялись? Тётка Домна завсегда брата своего почитала, наверняка и вас приветит, ить у неё никого не осталось, всех как косой выкосило. Ей письмецо бы передать — да боюсь, но ты, Дуняша, и так ей всё обскажи, ничего не утаивай. Чуток погодите, пока Иван подправится, и к купцу на фабрику подавайтесь. Мне тожить ничего пока не передавайте и не отписуйте...

Продолжение следует