Чай, ты, Дуняша, не позабыла, как мы к ним на престольные праздники ишшо с батькой сплавлялись? Тётка Домна завсегда брата своего почитала, наверняка и вас приветит, ить у неё никого не осталось, всех как косой выкосило. Ей письмецо бы передать — да боюсь, но ты, Дуняша, и так ей всё обскажи, ничего не утаивай. Чуток погодите, пока Иван подправится, и к купцу на фабрику подавайтесь. Мне тожить ничего пока не передавайте и не отписуйте.
Выждать нам нужно – переждать, пока всё утрясётся.
Мать ещё что-то говорила, но они уже отчалили. Дуня налегла на бабайки, и всплески воды заглушали голос Степаниды, и вскоре утренний туман, стелящийся над водой, окутал лодку беглецов. А Степанида всё крестила и крестила уже исчезнувший след на воде, шепча молитвы.
Начиналась новая жизнь у чудом уцелевшего Ивана, но он твёрдо знал, что старой он не забудет, не забудет и никогда не простит тем, кто отнял у него и у его казаков-односумов ту старую жизнь, за которую они так отчаянно боролись не щядя живота своего. Рядом с Иваном сидела его спасительница, уже любимая им девушка, и это придавало силы, заставляло жить — жить и бороться с этой ненавистной властью.
А утром с первыми лучами солнца к Степаниде постучали. У ворот стояли трое: полный мужчина в кожаном пальто и папахе, милиционер в новенькой форме и ещё один невзрачный мужичок в офицерской шинели, явно с чужого плеча.
— Налоговая инспекция, — объявил, не здороваясь, старший. И продолжил, входя во двор, отстранив женщину. — За вами, гражданка Евлампиева, недоимка по шкурам, зерну и шерсти за прошлый год числится, так что позвольте осмотреть хозяйство.
— Ну, што ж, осматривайте, только у меня из хозяйства петух да кот остались. Инвентарь, какой землеробский, ишшо осенью в ТОЗ забрали, в счёт налога. Хата вот только одна и осталась. Вон сарай можете по брёвнышку ишшо раскатать. Он мне без надобностев, так как живу я теперь одна за счёт огорода, да подрабатываю иной раз по найму.
Члены комиссии тщательно осмотрели хату: спустились в погреб, слазили на полати. Потом обошли баз и составили протокол осмотра, где было написано, что недоимку выплачивать действительно нечем. Невзрачный мужичонка в шинели спросил:
— А где ваша дочь на данный момент находится, ведь зимовали вы вместе?
— А я, как только потеплело, её в город на устройство выпроводила: слух до нас дошел, што купец Мерзликин опять свою швейню в городе открывает. Я свою Дуняху к нему на работу и отправила, покудова у неё ноги от голодухи не стали опухать.
— Ну, глядите, мы проверим, — предупредил плюгавый мужичишка, тем самым выдав, кто они есть на самом деле.
Уже выходя, милиционер недовольно буркнул:
— В совет нужно сообщать, коли в город на постоянное жительство выезжаете. Да и пора бы вам, гражданочка, уяснить — купцов Советская власть давно из нашей жизни вычеркнула.
— Казаков, похоже, тоже, — не удержалась, высказалась женщина.
Что это за комиссия — Степанида поняла ещё до неосторожного словца, сорвавшегося с языка мужчинки с военной выправкой, который ни в грош не ставил умственные способности простой казачки.
После ухода товарищей она облегчённо перекрестилась на образа, которые никуда не прятала на зло новой власти – «слава тебе, Господи, и на энтот раз беду отвёл». Потом выпила рюмку самогона, заела краюхой хлеба с солёным огурцом, взяла эмалированное ведро и пошла к отцу Никодиму доить корову — утреннюю дойку пропускать было нельзя.

Владимир Карпов