— Степан, кошак-то — немец! — сказал Жмаев. — Смотри, там дальше ещё дверь в доме есть.
— Пойди глянь, что там. А кошки национальности не имеют. Они делят людей на добрых и не очень. А вот как они это узнают — вопрос...
— Мигурин, лестница идет вниз — подвал, похоже. Может, кинем гранату на всякий случай?
— Нет, гранату я уже бросал не глядя. Пойду, посмотрю... — и он стал спускаться по лестнице в подвал.
Когда глаза Степана опустились ниже потолка подвала, ноги остановились сами. На него смотрела... "смерть", и у её было три глаза. Один чёрный — зрачок ствола оружия, а два серых — глаза женщины, державшей пистолет. Всё это увидеть в один миг так близко — нелепо... «Не выстрелила сразу, значит, что-то её остановило. Может, пронесёт, ещё поживу», — крутилось в голове солдата.
В подвале было трое: женщина и двое детей, мальчики лет пяти и семи. Когда в комнатах затрещали автоматы, она подошла к железному ящику в стене. Вытащила из него шкатулку с монограммой на крышке: «Призёру Олимпийских игр по стрельбе. Благодарная Германия. Мюнхен 1936 г». Открыла. Вынула длинноствольный спортивный пистолет, вставила обойму и стала ждать. Нет, не прошли мимо солдаты. Один спускается. До-стойная жизнь кончилась... Осталось достойно умереть. Они будут мстить, и жалости просить не стоит. Вот показались сапоги, ремень на поясе и, наконец, лицо...
То, что она увидела на руках у солдата, остановило её решимость умереть. Она готова была увидеть всё, но только не это.
Стрелять... Нет, это выше её сил.
На груди у солдата вместо оружия, прицепившись когтями к материи гимнастёрки, сидел их любимец — кот. За несколько секунд в голове пронеслась его жизнь в этом доме. Ещё котёнком он попал в капкан для крыс на соседнем участке. Чей он был, непонятно. Сосед вытащил его и положил на травку перед домом. Была осень, крапал дождь со снегом. Люди шли мимо: или не видели, или не обращали внимания. Погибала жизнь, хоть маленькая, но страдающая, как любая в этом мире. Он даже не пищал, потому что устал от боли и холода. Только смотрел, упав на перебитую лапу, своими грустными глазами на людей, как бы спрашивая: «Вы все такие жестокие? Тогда зачем я здесь, в этом мире? Зачем вам мои страдания? Закончите их разом! Я устал от жизни... Будьте милосердны».
Забрали. Принесли домой. Лапу пришлось ампутировать. Следом навалились всякие болезни, и посещение ветеринара стало частым делом.
Теперь кот стал взрослым, настоящим большим гулёной. Сочеталось в нём несколько вроде противоположных черт: безудержное любопытство, большая трусость и стремление знакомиться со всеми.
Вроде было прохладно, но лицо полыхнуло жаром у Степана. Струйки пота потекли по затылку, щекам. Руки автоматически гладят шёрстку «возмутителя спокойствия». Что-то нужно сказать, только все немецкие слова, которые знал, вылетели из головы.
— Вот влип я с этим котом...
Автомат за спиной. С одной стороны — стенка, с другой — перила узкой лестницы. Бежать по лестнице назад спиной — никак не успеть. Начал говорить первое, что пришло в голову.
Показал пальцем на себя и сказал: «Меня зовут Степан». Потом показал пальцем на кота и спросил: «А его как зовут?»
Самым смелым оказался младший мальчик: «Дас ист Арнольд».
— Арнольд... Как-то длинновато. Архип — нет, не то... Арчик, во! Арчик пойдёт.
— Стёпа, ты что несёшь? Сам с собой разговариваешь, что ли? Что ты замер?.. Еву Браун нагую увидел? — спросил напарник.
— Михайло, ты магазин в автомате отстрелял весь?
— Нет, осталось патронов пять...
— Поставь, Миша, новый рожок. Положи ствол мне на плечо и направь посерёдке между полом и потолком. Только тихонечко, без резких движений. Не стреляй ни в коем случае!
— Да скажи толком, что там у тебя творится?— спросил напарник, перезаряжая автомат.
— Да тут, Жмаев, возникло некоторое недопонимание между гражданским населением и наступающими войсками.
Немка, увидев ствол ППС на плече солдата, решилась... Бросила пистолет на пол ближе к лестнице и положила руки на головы детей. Мигурин спустился, пропуская вперёд напарника. Подобрал пистолет.
— Да он именной, похоже, — сказал он, увидев на ручке монограмму. Сунул его за ремень. Отцепил от себя кота, который тут же шмыгнул за полки.
— Степан, а фрау-то — баба в самом соку. Напугала она тебя до дрожания коленок. Как-то надо расслабиться. Давай детишек отправим наверх, а с немкой пообщаемся.
— А что, Михась, давай уж сразу пристрелим пацанов без канители. Немку оставим для развлечений. Немцы так и делали. Они нас за людей не считали. Я, Миша, не политрук, лекций читать тебе не буду. Понравилось, как румыны за три банки тушёнки и пять пачек горохового концентрата предлагали своих жён? Я вот тебе сейчас отшибу причинное место. Не то что желания, детей у тебя никогда не будет. Понял?
— Да я пошутил, Стёпа!
— Считай, что шутка удалась. Пошли. Всё тут ясно.
Проходя мимо полок с банками и ящиками, он вдруг услышал тонкий аромат, который ни с чем не спутаешь. На полках лежали бумажные комочки. Один был наполовину развёрнут, и там лежало... яблоко. Это было так удивительно... Апрель месяц — и яблоки. Взял, развернул, понюхал. Пахло летом. Потёр о рукав и хотел бросить бумажку на пол, но, покрытый плиткой, он был абсолютно чист. Вернул обёртку на полку, откусил яблоко и направился к лестнице.
Поднялись во двор. Мигурин вынул из-за пояса пистолет, выдернул обойму с патронами, достал затвор и бросил через забор на соседний участок. Пистолет кинул в проём подвала. В ответ на изумлённые глаза Жмаева сказал: «Патронов к нему не подберёшь. Такими награждают за спорт, а не за войну. Пусть остается с ней. Неглупая женщина и с выдержкой. Уважаю таких...»
— Стёпа, что же ты не сказал сразу про всё это! Я бы дал пару очередей с твоего плеча.
— Молодец ты, Миша. Потом бы доложил: «Убил трёх немцев: бабу и двоих детей». Герой, да только из-за моей спины стрелять. А промазал бы с первых выстрелов, и она бы меня положила сразу. Попасть ей с такого расстояния, как тебе окурком в пепельницу. Думаешь, она меня пожалела? Просто в кота не хотела стрелять.
Вышли на улицу.
Танк уже укатил, и они побежали по брусчатке следом.
3. Гость
Город взят. По улицам ходят патрули. Все значимые объекты взяты под охрану.
Рота Степана Мигурина заступала в гарнизонный караул в городе. Самый «стратегически» важный объект был за городом, а это — винные королев-ские запасы в штольнях. Первый караул, который был поставлен после занятия Вены частями Красной Армии, пришлось снять через три часа. Он весь был "под мухой". Второй поставили — все повторилось, только быстрее. Что-то нужно было предпринимать.
Пошли на компромисс. Караулу перед заступлением на охрану объявляли: «Охраняем, ничего не трогаем, но по окончании караула заходим на склад, выкатываем на выбор любую бочку с вином, разливаем в свою тару и уходим в расположение части. При условии, что все в карауле будут трезвы».
Все, служба пошла без заминок. Рота Степана отстояла «винный» караул. Через сутки разрешено стало выходить в город в увольнение, по трое солдат с офицером при оружии.
Степан за полфляжки вина договорился с офицером, что они пройдутся по улице Лангенфельд.
«Ну ты, Степан, жук, успел уже договориться с немкой!» — сказал с усмешкой лейтенант. И пошел Степан осматривать европейскую столицу.
Дошли до дома, который ему был нужен, зашли во двор.
— Давай, Степан, удачи тебе. У тебя два часа. Если задерживаешься— махаешь рукой из окна. Если нет — ждем пять минут, выходи. Если ни того, ни другого — мы идем за тобой, — сказал офицер.
Зашел в подъезд, поднялся на второй этаж, позвонил, дверь открылась почти сразу, как будто ждали, даже не спросив. В проеме двери стояла женщина лет сорока: светлые волосы уложены в прическу, в ушах небольшие сережки с голубыми камушками, в глазах вопрос, а на устах одно слово: «Вас?».
За годы войны солдат нахватался немножко немецких слов, но, чтобы объяснить данную ситуацию, их, конечно, не хватало. А женщина снова вопрос: «Шпрехен зи дойч?» Степан решил сразу по-русски начать: «Ну, как сказать, дельце у меня к вам есть... В подъезде обсуждать вроде бы не с руки». Судя по лицу, немка не поняла. Тогда он показал на открытую дверь и сказал: «Может, зайдём?»
«Солдат хоть и с оружием, но один. Явно не требует, а просит зайти, — решила немка. — За-хватчики так не ведут себя».
Сзади подошла девушка, копия женщины, но лет на двадцать моложе. Прошептала что-то маме на ухо: «Во дворе стоят трое и смотрят на наши окна...».
Женщина открыла шире дверь, отступила на шаг: «Битте», — решив довериться судьбе...