Не знаю, откуда берёт начало традиция таких поздравлений, но вот письма, в которых откровенно изложено отношение влюблённого к предмету воздыхания, писались нашими предками задолго до смелого признания Татьяны Лариной. Вместо ручки тогда — почти тысячу лет назад — использовалось писало, вместо бумаги — береста!

Берестяные любовные записки, иллюстрирующие личную жизнь наших прапрадедов, крайне редки. С 1951 года археологами обнаружено более 1 100 грамот — в Великом Новгороде, Старой Руссе, Торжке, Смоленске, Пскове, Твери и Москве. Из них любовного содержания — только три. А если подходить, что называется, по гамбургскому счёту, то одна. Зато какая!

По силе выраженных эмоций, непосредственности чувств, красоте языка она сопоставима с письмом пушкинской героини и с лучшими образцами любовных посланий. Что ещё более удивительно, её автор — девушка, жительница древнего Новгорода рубежа XI-XII веков. Для исследователей стал большим сюрпризом тот факт, что многие женщины того времени умели, оказывается, и читать, и писать, ведь на Руси более позднего периода — XVI-XVIII века — кроме духовенства грамотой никто не владел, а уж дамы точно не знали ни одной буквы! Можно представить такое письмо, написанное экспрессивной Сафо, утончённой девушкой пушкинской эпохи либо нашей начитанной современницей, но оно составлено десять веков назад!!! Поразительно, сколь изысканное послание могла отправить древняя новгородка своему возлюбленному, не пришедшему на свидание! 

В нём есть стиль, использованы скрытые цитаты из литературы того времени (учёные считают, что те же художественные формулы есть в сочинениях Мономаха). Это автограф не только молодой, но хорошо образованной и, значит, состоятельной женщины. 

Письмо было обнаружено в 1993 году и произвело сенсацию. Даже, несмотря на значительные утраты. Судите сами... Вот как оно звучит в переводе: «Я посылала к тебе трижды. Что за зло ты против меня имеешь, что в эту неделю ты ко мне не приходил? А я к тебе относилась как к брату! Неужели я тебя задела тем, что посылала к тебе? А тебе, я вижу, не любо. Если бы тебе было любо, то ты бы вырвался из-под людских глаз и примчался…теперь где-нибудь в другом месте. Отпиши же мне про… Если даже я тебя по своему неразумию задела, и если ты начнёшь надо мною насмехаться, то судит тебя Бог и моя худость». 

Ну, каково? Здесь вам и острое чувство обиды, и чувство достоинства и оскорблённой гордости… До чего же похожи любовные отношения древности с нынешними! 

Выражение «моя худость» церковного происхождения, типичное православное самоуничижение, переводится как «я». Оборот «относиться как к брату» в культурном контексте той эпохи означает высшую степень привязанности, любви, которую мы сейчас назвали бы платонической. То есть, в таких выражениях жительница древнего Новгорода говорила о «высокой» любви. Слово «отпиши» свидетельствует, что переписка между автором письма и его адресатом была делом вполне заурядным. В подлинном тексте вместо «неразумия» использовано слово «безумие»: в древности оно имело несколько иной оттенок — не обязательно с клинической составляющей. 

И заметьте, что говорит эта девушка: «Если ты начнёшь насмехаться, то судит Бог и я» — вот смысл её заявления. Т.е. она с неслыханной внутренней силой, дерзостью ставит своё имя рядом с именем Бога. Представить себе это для молодой женщины XI в. — вещь в высшей степени невероятная.

Замечательный документ дошёл до нас в виде двух обрывков, которые были найдены на мостовой, связанные крутым узлом… Адресат, получив его, видимо, не имел под рукой ни огня, ни ножа, и разодрал. Но порвал не потому, что такие грамоты традиционно уничтожались, а, раздражившись, как раз вследствие того, что ему действительно было не любо. К счастью, порвал вдоль строк. И бросил на мостовую.

Чем закончилась драматическая история, остаётся только предполагать…

До берестяной грамоты №752 древнейшим русским любовным письмом считалось обнаруженное в 1978 году послание № 566 из того же Новгорода, хронологически и территориально близкое к предыдущему, лаконичное, но более позитивное: «Будь в субботу ко ржи или подай весть». Может, оба письма — части одной и той же тайной переписки? Автором приглашения на свидание вполне мог бы быть адресат, а не автор грамоты № 752, так как оно написано иным почерком. Как и грамота № 752, записка не имеет адресной формулы, которая могла бы скомпрометировать влюблённых.

И, наконец, третья новгородская грамота (№ 521) — то ли крик души, то ли отрывок любовного заговора, призванного привлечь внимание избранника, жившего в XIV или XV веках: «...так пусть разгорится сердце твоё и тело твоё, и душа твоя ко мне и к телу моему, и к виду моему». 

Интересно, что грамота служила лишь обёрткой для двух других грамот, содержащих длинный и подробный текст завещания. На ней одним почерком написаны четыре отдельных текста. Три сугубо делового характера, а вот четвёртый — излияние страсти, причём очень необычное!

Так что, по примеру новгородцев, не будем стесняться чувств и верить охающим на лавочках старушкам: «А в наши-то времена всё было чинно, благородно!» «Любовь, что движет солнца и светила», как тысячи лет назад, так и ныне диктует наши поступки, толкает на глупости и безумства, и это хорошо: значит, мы слышим своё сердце. И вздохи его, как самый близкий друг, с одинаковой терпеливостью и участием может воспринять и кусок бересты, и лист бумаги, и симпатичная «валентинка»!