В 1980-е годы, будучи в Петропавловской крепости на экскурсии, я несколько раз стояла перед ее открытой камерой, ужасалась ее трагической судьбе, всколыхнувшей в конце XIX века российское общество, не зная, что четыре года эта девушка жила в моем родном городе. Ее звали Мария Ветрова. Всю свою короткую жизнь Мария Федосьевна стремилась к самосовершенствованию, была знакома с Л.Н.Толстым. Причина ее самоубийства вызвала ряд мартовских демонстраций, получивших название «ветровских», вдохновивших Максима Горького на «Песню о Буревестнике»…
Публикация получилась объемная, но прошу читателя набраться терпения и дочитать до конца…
Впервые о том, что Ветрова жила в Азове, мне стало известно из доклада московского эксперта по брендированию С.А.Хлебниковой, в 2010-х годах побывавшей у нас в городе. Тут же я прочла биографию Марии – пазлы сложились воедино, и стало очевидно, перед чьей камерой стояла я в Трубецком бастионе Петропавловки. Заинтересовавшись, я нашла необходимые материалы в интернете, в том числе журнал «Вопросы истории» (№2, 1983 годы), где в статье И.Б.Брайнина и В.Г.Шапошникова «Ветровские демонстрации» дана биография нашей героини, приводятся отрывки из ее писем.
«Мария Феодосьевна, — говорится там, — родилась в пригороде Чернигова. Мать ее, А.Н. Ветрова, бедная крестьянка, не имевшая средств на содержание ребенка, отдала в 1875 г. пятилетнюю дочку в детский приют. Заведующая приютом, обнаружив большие способности девочки, позаботилась о принятии ее в Черниговскую женскую гимназию. В годы учебы в гимназии Мария сама зарабатывала деньги на одежду и пропитание тем, что нянчила и учила детей в состоятельных семьях. После окончания гимназии и дополнительного, 8-го класса она учительствовала в Любече (на Черниговщине), а потом в течение четырех лет — в Азове, где и вступила в народовольческий кружок".
«Устроиться на работу учительницей в пределах Черниговской губернии Марии не удалось, — читаем об азовском периоде в статье Владимира Шулятикова «Мария Ветрова в памяти поколений». — Пришлось переехать в посад Азов. Там в одноклассном женском училище освободилось место учительницы.
В те годы в Азове проживало более двадцати пяти тысяч жителей, было множество мелких рыбных заводов, около десятка учебных заведений. Мария быстро обрела знакомых, включилась в водоворот общественной жизни. В числе близких друзей Марии оказался 38-летний Антип Александрович Кулаков. Он тоже был не из местных, а прибыл в Азов осенью 1887 года из Таганрога, который пришлось покинуть после разгрома полицией нелегальной типографии народовольцев. Антип служил конторщиком в торговом доме братьев Ратушных. С середины 80-х годов находился в поле зрения полиции. В сентябре 1885 года он участвовал в Екатеринославском съезде народовольцев, входил в руководящий центр. О его взглядах в этот период знакомства с Ветровой в архивах департамента полиции имеется донесение:
"Антип Кулаков принадлежит к числу убежденных революционеров старого народовольческого типа. Как человек серьезный и крайне осторожный он не примкнет ни к практикуемой нынче рабочей агитации, ни к пропаганде среди учащейся молодежи и проявит свое активное участие лишь в том случае, если революционное движение повторится в прежней форме и он будет убежден в силе и прочности этого движения. Вперед он не пойдет, но, несомненно, будет оказывать деятельную помощь уже существующему".
В воспоминаниях Кулакова сохранился краткий отзыв о Ветровой: "...Помимо весьма частых встреч с Марией Федосьевной в кругу общих знакомых, среди которых она выделялась своей оригинальностью, мне нередко приходилось встречаться с ней в отдельности и вести разговоры с весьма оживленными дискуссиями по поводу интересовавших нас вопросов. При одной из поездок моих в Таганрог она настояла на совместном путешествии для того, чтобы ознакомиться с моими таганрогскими друзьями". Сохранилось и воспоминание ровесника Марии Карпузи Андрея Дмитриевича:
" В июле 1890 года я и товарищ мой Петр Перекрестов, оба члены таганрогских народовольческих кружков, сидели на берегу Дона... С нами была девушка, учительница города Азова Мария Федосьевна Ветрова, член социалистического кружка в Азове, приехавшая в Азов из Чернигова. Маруся была всегда флегматично-остроумна, отвечала собеседнику малороссийским юмором и остротами. Она была хорошим, глубоким товарищем. Наша беседа сосредотачивалась вокруг жизни наших кружков в Таганроге, в Азове, в Новороссийске и Ростове. Маруся рассказывала, что делается в Азове, что поделывает Антип Александрович Кулаков (по кличке Дед) с кружком своим, собиравшимся на квартире фельдшерицы Лизы Самойлович... Петр и Маруся были печальны. Они говорили о невыносимо затхлой жизни, о невозможности для них вырваться, что кружки их затягивают, в конце концов, в тяжелую спячку. Их молодая душа бурлила, искала выхода в действительно революционной работе. Мне сочувствовали, Петр угрюмо молчал, Мария переходила из тяжелого в бурно-веселое настроение. В конце концов этим настроением тоже заразились и мы: пели и шутили. Вернулись в город поздно...так сквозило у нее желание пойти со мной к рабочим, оставить интеллигенцию, оставить опостылевшую школу, вырваться из тины».
Беседа с Антипом Александровичем, несомненно, оказала влияние на 20-летнюю Марию, уже успевшую столкнуться со сложными жизненными проблемами, по крайней мере о каких-либо ее опрометчивых поступках ничего не известно. Строгое отношение к своему поведению — характерная черта Марии в те года: "Решено по возможности ежедневно записывать все, что сделано хорошего или дурного, чтобы таким образом судить, куда я иду и на сколько продвигаюсь вперед", — так пишет она 8 марта 1890 года. Самобичевание, сомнение в собственных силах, недовольство собой мучает ее до боли, до слез.
Мария продолжает много читать. В ее записях упоминается Писарев, Маколей, Спенсер, Шопенгауэр, Шелгунов, Михайловский, Белинский, Добролюбов и многие другие...
...Она знакомится со статьей Л.Н. Толстого "В чем счастье". Под сильным впечатлением записывает в дневнике:
"Хорошо пишет Толстой о счастье... Итак, — жизнь для других». Спустя некоторое время появляется еще запись: "Нет, жить такой жизнью, как я, нельзя. Нужно работать и в то же время делать хоть что-нибудь для облегчения окружающих... Энергия и стойкость убеждений в человеке — величайший нравственный долг".
Материальное положение молодой учительницы, вероятно, в эти годы не совсем благополучно, но Мария не жалуется; только раз в ее дневнике проскакивает: "...страшно подумать, скоро нечего будет есть..."В эти же года на страницах ее дневника появляются записи: "Надо … выучиться самой, а потом учить других"; "Заниматься, заниматься, заниматься, вот все, что мне надо"; "Новая жизнь! Но где же я узнаю что-нибудь об этой жизни? Что делать? Я еду на курсы. Но дадут ли мне они это знание?"
С такими мыслями в 1894 году Мария оставляет Азов и отправляется в Петербург с целью поступить на Высшие женские курсы».
В 1895 году Ветрова проводила летние каникулы недалеко от Ясной Поляны в деревне Бобурынки у своих знакомых и заезжала в гости на хутор Деминки. Всем нравился ее прекрасный голос, каким она исполняла украинские мелодии. В один из дней в Деминки приехал Лев Толстой. Он с видимым удовольствием слушал ее пение. Во время разговора Лев Николаевич стал убеждать Ветрову бросить греховный город и поселиться в деревне. «Я долго слушала его, и только когда он спросил ответа, я сказала, что, к сожалению, для того, чтобы ясно сознать, что делать и где, — для этого непременно приходится учиться, и даже именно в тех городах, против которых он так ратует, так как провинция, наша милая сонная провинция, способная только разбудить потребность жизни, может быть лишь тем, что она составляет слишком резкий контраст с тем идеалом, который рисуется юности. Может быть, Толстой остался и недоволен моим ответом, но мне ответил, что, пожалуй, я и права...»
Во всех источниках говорится, что Ветрова была членом «Группы народовольцев», но не уточняется – насколько активной была ее революционная деятельность. Однако Толстой, когда интересовался судьбой Марии Федосьевны, сообщал в письме А.Ф.Кони (и, вероятно, так оно и есть), что она была «мало замешана». Тем не менее, 22 декабря 1896 года по делу Лахтинской типографии, где издавалась нелегальная литература, ее арестовали и поместили в Дом предварительного заключения («Кресты»). «Дорогой Гриша! – писала Ветрова жениху Григорию Шапошникову. — Думаю, что все недоразумение, что пишу отсюда, т.е. из Дома предварительного заключения, в котором я оказалась с 22 декабря. Уверена, что наша дружба не разрушится благодаря этому крайне неприятному событию и кратковременному казусу».
Всего по делу Лахтинской типографии было привлечено более 30 человек; все они были сосланы в Сибирь и другие отдаленные губернии. Все – кроме Ветровой... 23 января 1897 года Марию перевели в тюрьму Петропавловской крепости. А в феврале в знак протеста против тюремных порядков она покончила жизнь самоубийством. Об истинных мотивах поступка Ветровой А.Ф. Кони, все разузнавший по просьбе Л.Н.Толстого, сообщал писателю следующее:
«…по рассказу прокурора здешней Палаты Дейтриха, в действительности было вот что: Ветрова была арестована 22 декабря, а последний допрос с нее был снят 28 января, и в половине февраля ее предполагалось освободить с воспрещением проживать в Петербурге в течение трех лет. За два дня до события она сказала посетившему ее коменданту генералу Эллису (очень хорошему и доброму человеку): «У вас здесь не крепость, а публичный дом, когда я раздеваюсь, на меня в окно глядят мужчины, говорят непристойности и показывают свои скрытые части». … Через два дня, получив для занятий лампу с керосином, она тотчас по выходе служителя, принесшего лампу, облила себя и зажгла». Умерла не сразу – мучилась четыре дня. Сожалела о своем поступке.
На сайте библиотеки Бестужевских курсов читаем: «В книге В. Махновца «Как держать себя на допросах», составленной на основании рассказов других арестованных, содержавшихся в то время в крепости (и изданной за границей), приводились многочисленные рассказы о недостойном поведении охраны в отношении заключенных девушек, о бесцеремонном подглядывании за ними, о ночных допросах и т.п. И хотя следов физического насилия казенные медики не обнаружили, степень нравственного унижения, которому подверглась девушка, была понятна всем, независимо от политических убеждений.
Следствием трагедии стали меры, вынужденно предпринятые в Петропавловке – издевательства над девушками прекратились (впрочем, заключенным также перестали давать лампы для вечерних занятий)».
Известие о самоубийстве Ветровой дошло на волю не сразу, но когда дошло, получило широчайший резонанс. 4 марта у Казанского собора по призыву Совета объединенных землячеств и других студенческих организаций собралось около 5 тысяч человек. Они требовали отслужить панихиду по Ветровой, а после отказа священника пропели «Вечную память» и попытались выйти демонстрацией на Невский проспект, полиция окружила и оттеснила их; 850 человек были отконвоированы в Казанскую полицейскую часть и «переписаны». Демонстрации солидарности состоялись также в Москве и Киеве. В Киеве распространялась прокламация, в которой опровергалась правительственная версия о неуравновешенности психики погибшей и сообщалось, что сведения, собранные от киевских знакомых Ветровой, "подтверждают твердость характера покойной". Далее в документе говорилось: "Союзный совет приглашает всех, в ком еще не заглохло чувство человеческого достоинства, выразить протест по поводу трагедии в Петропавловской крепости. Интеллигентный русский пусть лишний раз вспомнит, что участь Ветровой может постигнуть его сестру, или брата, или сына".
Свидетелем студенческих волнений у Казанского собора стал Горький. «На "Казанское побоище" он откликнулся рассказом "Весенние мелодии". Цензура запретила его, разрешив, однако, по недосмотру опубликовать "Песню о Буревестнике"— самую революционную часть произведения, сразу же высоко оцененную передовыми читателями и быстро завоевавшую огромную популярность». Правда, когда читаешь его рокочущее «Пусть сильнее грянет буря!», с трудом верится, что за этими грозными строками – судьба скромной девушки, мечтавшей лишь об одном —быть хорошей учительницей и хорошим человеком.
